Неточные совпадения
Стародум. А ты здесь в
учителях? Вральман! Я думал, право, что ты человек
добрый и не за свое не возьмешься.
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью зла и насилия, я зову вас на дело
добра и любви. Я говорю священными словами
учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
— Вот — приятно, — сказала она, протянув Самгину голую до плеча руку, обнаружив небритую подмышку. — Вы — извините: брала ванну, угорела, сушу волосы. А это
добрый мой друг и
учитель, Евгений Васильевич Юрин.
Он из немцев, по имени Вейнерт, жил долго в Москве в качестве
учителя музыки или что-то в этом роде, получил за службу пенсион и удалился, по болезни, сначала куда-то в Германию, потом на мыс
Доброй Надежды, ради климата.
Когда Верочке было двенадцать лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный
учитель, — пьяный, но очень
добрый немец и очень хороший
учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он
добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим
учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
— Ma foi, mon officier [Право, господин офицер… (фр.).]… я слыхал о нем мало
доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении со своими домашними, что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с
учителями (avec les outchitels) он не церемонится и уже двух засек до смерти.
Губернатор Курута, умный грек, хорошо знал людей и давно успел охладеть к
добру и злу. Мое положение он понял тотчас и не делал ни малейшего опыта меня притеснять. О канцелярии не было и помину, он поручил мне с одним
учителем гимназии заведовать «Губернскими ведомостями» — в этом состояла вся служба.
Трудно было примириться детскому уму и чувству с мыслию, что виденное мною зрелище не было исключительным злодейством, разбоем на большой дороге, за которое следовало бы казнить Матвея Васильича как преступника, что такие поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его должности; что самые родители высеченных мальчиков благодарят
учителя за строгость, а мальчики будут благодарить со временем; что Матвей Васильич мог браниться зверским голосом, сечь своих учеников и оставаться в то же время честным,
добрым и тихим человеком.
Учителя звали Матвей Васильич (фамилии его я никогда не слыхивал); это был человек очень тихий и
добрый; он писал прописи не хуже печатных и принялся учить меня точно так же, как учил дядя.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень
добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет
учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение;
учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
И охота была Старосмыслову"периоды"сочинять!
Добро бы философию преподавал, или занимал бы кафедру элоквенции, [красноречия] а то — на-тко! старший
учитель латинского языка! да что выдумал! Уж это самое последнее дело, если б и туда эта язва засела! Возлюбленнейшие чада народного просвещения — и те сбрендили! Сидел бы себе да в Корнелие Непоте копался — так нет, подавай ему Тацита! А хочешь Тацита — хоти и Пинегу… предатель!
Когда наш
добрый школьный
учитель объявил нам, что дружественное нам государство страдает от недостатка питания, то он тоже об вас жалел.
— Что ж такое, если это в нем сознание собственного достоинства?
Учителя ваши точно
добрые люди — но и только! — возразила Настенька.
Родители сами отступились от воспитания, полагая, что все их заботы кончаются тем, чтоб, положась на рекомендацию
добрых приятелей, нанять француза Пуле, для обучения французской литературе и другим наукам; далее немца Шмита, потому что это принято — учиться, но отнюдь не выучиваться по-немецки; наконец, русского
учителя Ивана Иваныча.
Но он хотел до конца исчерпать всю горечь своей неудачи. Как-то, после урока немецкого языка, он догнал уходившего из класса
учителя Мея, сытого,
доброго обрусевшего немца, и сунул ему в руки отлично переписанную «Лорелею».
— Да, одной моей хорошей знакомой, в память уважения, дружбы и… Но следующий мой рассказ непременно будет посвящен вам, дорогой Диодор Иванович, вам, мой
добрый и высокоталантливый
учитель!
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил
учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все
добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
Но это столь старика тронуло, что он у меня час
добрый очень плакал; а я, как назло, все еще болен и не могу выйти, чтобы погрозить этому дебоширству, в коем подозреваю
учителя Варнаву.
В назначенный срок их собирают, сгоняют, как скотину, в одно место и начинают обучать солдатским приемам и учениям. Обучают их этому такие же, как они, но только раньше, года два-три назад, обманутые и одичалые люди. Средства обучения: обманы, одурение, пинки, водка. И не проходит года, как душевноздоровые, умные,
добрые ребята, становятся такими же дикими существами, как и их
учителя.
— Глядите, — зудел Тиунов, — вот, несчастие, голод, и — выдвигаются люди, а кто такие? Это — инженерша, это —
учитель, это — адвокатова жена и к тому же — еврейка, ага? Тут жида и немца — преобладание! А русских — мало; купцов, купчих — вовсе даже нет! Как так? Кому он ближе, голодающий мужик, — этим иноземцам али — купцу? Изволите видеть: одни уступают свое место, а другие — забежали вперёд, ага? Ежели бы не голод, их бы никто и не знал, а теперь — славу заслужат, как
добрые люди…
Учитель встал, учтиво поклонился Мише, взял его за руку и с кротким,
добрым видом сказал ему, что он сделает все, что может, чтоб облегчить занятия и заохотить ученика.
Кроме Камбалы, человека безусловно
доброго и любимого нами, нельзя не вспомнить двух
учителей, которых мы все не любили.
— Что? Свезут в сумасшедший дом. Все же, говори. вам, это гораздо лучше, чем целый век слушать
учителей. сбиться с толку и сделаться пешкой, которую, пожалуй, еще другие, чего
доброго, слушать станут. Я жизни слушаюсь.
— Вот, — говорит он, —
учитель русской словесности: какая душа! Умный,
добрый, народ любит и все нам про народ рассказывает.
Мой
учитель не очень-то умен, но
добрый человек и бедняк и меня сильно любит. Его жалко. И его мать-старушку жалко. Ну-с, позвольте пожелать вам всего хорошего. Не поминайте лихом. (Крепко пожимает руку.) Очень вам благодарна за ваше
доброе расположение. Пришлите же мне ваши книжки, непременно с автографом. Только не пишите «многоуважаемой», а просто так: «Марье, родства не помнящей, неизвестно для чего живущей на этом свете». Прощайте! (Уходит.)
Наконец, в переднюю кибитку, по возможности нагруженную, подобно задней, всяким
добром, преимущественно конфектами в подарки, сели мы с отцом, а во второй следовала нянька с Любинькой, а на облучках ехали: Илья Афанасьевич и дорожный повар Афанасий, мой бывший
учитель.
— Ага, — кричит, — жив, божий петушок!
Добро. Иди, малый, в конец улицы, свороти налево к лесу, под горой дом с зелёными ставнями, спроси
учителя, зовут — Михаила, мой племяш. Покажи ему записку; я скоро приду, айда!
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в мире, действуя на первые элементы народа; и смиренный
учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи Истории, или, развертывая нравственный катехизис, доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть
добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею наукою только некоторую часть людей.
Такие повторения предыдущего ничуть не портили
добрых отношений между сторонами. Упомянутый ротмистром
учитель был именно одним из тех клиентов, которые чинились лишь затем, чтобы тотчас же разрушиться. По своему интеллекту это был человек, ближе всех других стоявший к ротмистру, и, быть может, именно этой причине он был обязан тем, что, опустившись до ночлежки, уже более не мог подняться.
Сделав даром три
добрые круга,
Я у сторожа вздумал спросить.
Имя, званье, все признаки друга
Он заставил пять раз повторить
И сказал: «Нет, такого не знаю;
А, пожалуй, примету скажу,
Как искать: Ты ищи его с краю,
Перешедши вот эту межу,
И смотри: где кресты — там мещане,
Офицеры, простые дворяне;
Над чиновником больше плита,
Под плитой же бывает
учитель,
А где нет ни плиты, ни креста,
Там, должно быть, и есть сочинитель».
Недель через шесть Алеша выздоровел, и все происходившее с ним перед болезнью казалось ему тяжелым сном. Ни
учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о черной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным,
добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали.
Но мальчик никак не мог удовлетвориться такими понятиями; он не мог примириться с мыслью, что, по его выражению, «виденное им не было исключительным злодейством, за которое следовало бы казнить Матвея Васильича; что такие поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его должности; что сами родители высеченных мальчиков благодарят
учителя за строгость, а мальчики будут благодарить со временем; что Матвей Васильич мог браниться зверским голосом, сечь своих учеников и оставаться в то же время честным,
добрым и тихим человеком».
«Это ваши
добрые семена, запавшие в мою душу, когда я был мальчиком, сделали из меня человека, уважаемый Василий Петрович», — говорит общественный деятель и с чувством жмет руку своему старому
учителю…
То же и с учениями о вере. Ложные
учителя привлекают людей к
доброй жизни тем, что пугают наказаниями и заманивают наградой на том свете, где никто не был. Истинные же
учителя учат только тому, что начало жизни, любовь, само живет в душах людей и что хорошо тому, кто соединился с ним.
Ему нужен
учитель — такой
учитель, чтобы всем превосходил его: и умом, и знанием, и кротостью, и любовью, и притом был бы святой жизни, радовался бы радостям учеников, горевал бы о горе их, болел бы сердцем обо всякой их беде, готов бы был положить душу за последнюю овцу стада, был бы немощен с немощными, не помышлял бы о стяжаниях, а напротив, сам бы делился своим
добром, как делились им отцы первенствующей церкви…
Нет
учителя, нет руководителя, а пытливый простолюдин ищет себе да ищет разрешенья недоумений и
доброго наставника в истинной вере…
Наконец зал огласился звуками прощальной кантаты, сочиненной одною из выпускных и положенной на ноты ее подругой. В незамысловатых сердечных словах, сопровождаемых такою же незамысловатою музыкой, прощались они со стенами института, в которых протекало их детство, резвое, беззаботное, веселое, прощались с товарками и подругами, прощались с начальницей, с
доброй матерью и наставницей, с
учителями, пролившими яркий свет учения в детские их души.
«Может быть, — мелькнуло у меня в мыслях, — бросив уроки в институте, он должен будет бедствовать… может быть, у него больная жена… много детей, которые его любят и ценят и для которых он не злой вампир-учитель, а
добрый, любимый папа. И для этих детей, вследствие его ухода из института, наступит нужда, может быть, нищета… голод».
— Да! И все-таки… Все-таки, — верю в русский народ! Верю! Вынес он самодержавие, — вынесет и большевизм! И будет прежний великий наш, великодушный народ,
учитель наш в
добре и правде! В вечной народной правде!..
В Лесополье
учителем был Матвей Николаич, из семинаристов,
добрый, неглупый человек, но тоже пьяница; он никогда не бил учеников, но почему-то у него на стене всегда висел пучок березовых розог, а под ним надпись на латинском языке, совершенно бессмысленная — betula kinderbalsamica secuta.
Как преподаватель в классе Консерватории, Сансон держался тона
учителя"
доброго старого времени", всем говорил"ты", даже и женщинам, покрикивал на них весьма бесцеремонно и частенько доводил до слез своих слушательниц.
А там инспектор, его помощник, симпатичный, молчаливый и
добрый человек, Виктория Владимировна и
учителя.
— Пасквиль именно на меня! — сказал, усмехаясь, Паткуль. — А как мое
доброе имя не может пострадать от сумасбродных людей, то я сочинителю письма и посланнику его охотно прощаю. С тем, однако ж, — прибавил он, обратившись к раскольнику, — подобных бумаг в стан русских не пересылать. Смотри! перескажи это, закоснелый невежа, твоему
учителю. В противном случае Мурзенко с своими татарами отыщет его в преисподней. Тогда не пеняйте на изменника Паткуля. Вот мой ответ: слышишь ли?
Ну, что же могли вообразить себе эти люди во дворе, чтобы, поверив словам
учителя, продолжать жизнь попрежнему, отнимать друг у друга, драться, губить
добро и себя?
Но остальные, которые и не слыхали речей
учителя, а которые и слышали, да не верили им, не делали по словам человека, а попрежнему дрались и губили хозяйское
добро и уходили.
Те, которые послушали
учителя, говорили всё свое: не деритесь, не губите хозяйское
добро, вам лучше будет.
— Я знаю одно, что ваш
Учитель просил делать
добро и не собирать богатства. Фалалей отвечал...